Неточные совпадения
Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек»; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем ни
попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да
кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Да чем же ты, Жужу, в случа́й
попал,
Бессилен бывши так и мал,
Меж тем, как я из
кожи рвусь напрасно?
Белый пепел
падал на лицо и быстро таял, освежая
кожу, Клим сердито сдувал капельки воды с верхней губы и носа, ощущая, что несет в себе угнетающую тяжесть, жуткое сновидение, которое не забудется никогда.
Когда вдалеке, из
пасти какой-то улицы, на Театральную площадь выползла красная голова небывало и неестественно плотного тела процессии, он почувствовал, что по всей
коже его спины пробежала холодноватая дрожь; он не понимал, что вызвало ее: испуг или восхищение?
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала
кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Говоря, Дунаев ловко отщипывал проволоку клещами, проволока лежала у него на колене, покрытом
кожей, щипцы голодно щелкали, проволока ровными кусками
падала на землю.
Ему никто не ответил, все
спали или дремали; он вздохнул, разостлал какую-то
кожу, потом свое пальто и лег с явным прискорбием.
Только индиец, растянувшись в лодке,
спит, подставляя под лучи то один, то другой бок; закаленная
кожа у него ярко лоснится, лучи скользят по ней, не проникая внутрь, да китайцы, с полуобритой головой, машут веслом или ворочают рулем, едучи на барке по рейду, а не то так работают около европейских кораблей, постукивая молотком или таская кладь.
Сказали еще, что если я не хочу ехать верхом (а я не хочу), то можно ехать в качке (сокращенное качалке), которую повезут две лошади, одна спереди, другая сзади. «Это-де очень удобно: там можно читать,
спать». Чего же лучше? Я обрадовался и просил устроить качку. Мы с казаком, который взялся делать ее, сходили в пакгауз, купили
кожи, ситцу, и казак принялся за работу.
Третью неделю проводил доктор у постели больной, переживая шаг за шагом все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось, глаза ввалились,
кожа потемнела. В течение первых двух недель доктор не
спал и трех ночей.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов,
попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя
кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
С левой стороны высилась скалистая сопка. К реке она подходила отвесными обрывами. Здесь мы нашли небольшое углубление вроде пещеры и развели в нем костер. Дерсу повесил над огнем котелок и вскипятил воду. Затем он достал из своей котомки кусок изюбровой
кожи,
опалил ее на огне и стал ножом мелко крошить, как лапшу. Когда
кожа была изрезана, он высыпал ее в котелок и долго варил. Затем он обратился ко всем со следующими словами...
— Кости да
кожа! И погулять вас не пускают, все в комнатах держат. Хочешь, я тебе лыжи сделаю. Вот снег
нападет, все по очереди кататься будете.
Его немой племянник уехал в деревню жениться; Петр жил один над конюшней, в низенькой конуре с крошечным окном, полной густым запахом прелой
кожи, дегтя, пота и табака, — из-за этого запаха я никогда не ходил к нему в жилище.
Спал он теперь, не гася лампу, что очень не нравилось деду.
Время любви прошло, распухшая
кожа на шее косачей
опадает, брови прячутся, перья лезут… пора им в глухие, крепкие места, в лесные овраги; скоро придет время линять, то есть переменять старые перья на новые: время если не болезни, то слабости для всякой птицы.
Правда, рано утром, и то уже в исходе марта, и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи куда угодно хоть на тройке; подкрасться как-нибудь из-за деревьев к начинающему глухо токовать краснобровому косачу; нечаянно наткнуться и взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос лезет; на пищик [Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного пера или
кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий на голос самки рябца] подозвать рябчика — и кусок свежей, неперемерзлой дичины может
попасть к вам на стол…
Он очень быстро достал из маленького красивого, желтой
кожи, чемодана несколько длинных картонных складных книжечек и с ловкостью портного стал разворачивать их, держа за один конец, отчего створки их быстро
падали вниз с легким треском.
Он убил ее, и когда посмотрел на ужасное дело своих рук, то вдруг почувствовал омерзительный, гнусный, подлый страх. Полуобнаженное тело Верки еще трепетало на постели. Ноги у Дилекторского подогнулись от ужаса, но рассудок притворщика, труса и мерзавца бодрствовал: у него хватило все-таки настолько мужества, чтобы оттянуть у себя на боку
кожу над ребрами и прострелить ее. И когда он
падал, неистово закричав от боли, от испуга и от грома выстрела, то по телу Верки пробежала последняя судорога.
Проснувшись на другой день поутру ранее обыкновенного, я увидел, что мать уже встала, и узнал, что она начала пить свой кумыс и гулять по двору и по дороге, ведущей в Уфу; отец также встал, а гости наши еще
спали: женщины занимали единственную комнату подле нас, отделенную перегородкой, а мужчины
спали на подволоке, на толстом слое сена, покрытом
кожами и простынями.
Красота момента опьяняет его. На секунду ему кажется, что это музыка обдает его волнами такого жгучего, ослепительного света и что медные, ликующие крики
падают сверху, с неба, из солнца. Как и давеча, при встрече, — сладкий, дрожащий холод бежит по его телу и делает
кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове.
— Непременно, — отвечает, — надежнее: видишь, он весь сухой, кости в одной
коже держатся, и спиночка у него как лопата коробленая, по ней ни за что по всей удар не
падет, а только местечками, а сам он, зри, как Бакшея спрохвала поливает, не частит, а с повадочкой, и плеть сразу не отхватывает, а под нею
коже напухать дает.
Я шел быстро, хотелось поскорее начать и кончить все это. Меня сопровождали Валёк, Кострома и еще какие-то парни. Перелезая через кирпичную ограду, я запутался в одеяле,
упал и тотчас вскочил на ноги, словно подброшенный песком. За оградой хохотали. Что-то екнуло в груди, по
коже спины пробежал неприятный холодок.
Положение Оренбурга становилось ужасным. У жителей отобрали муку и крупу и стали им производить ежедневную раздачу. Лошадей давно уже кормили хворостом. Большая часть их
пала и употреблена была в пищу. Голод увеличивался. Куль муки продавался (и то самым тайным образом) за двадцать пять рублей. По предложению Рычкова (академика, находившегося в то время в Оренбурге) стали жарить бычачьи и лошадиные
кожи и, мелко изрубив, мешать в хлебы. Произошли болезни. Ропот становился громче. Опасались мятежа.
Маркушка точно ожил с открытием прииска на Смородинке. Кашель меньше мучил его по ночам, и даже отек начинал сходить, а на лице он почти совсем
опал, оставив мешки сухой лоснившейся
кожи. Только одно продолжало мучить Маркушку: он никак не мог подняться с своей постели, потому что сейчас же начиналась ломота в пояснице и в ногах. Болезнь крепко держала его на одном месте.
Лет тридцать тому назад наша
кожа считалась там образцовой, а теперь спрос на нее все
падает, разумеется, вместе с ценой.
— Сон я потерял… бывало, дрыхну — хоть
кожу с меня сдери, не услышу! А теперь ворочаюсь, ворочаюсь с боку на бок, едва под утро засну… Сердце бьется неровно, то как загнанное, часто так — тук-тук-тук… а то вдруг замрет, — кажись, вот сейчас оторвется да и
упадет куда-то, в недра самые… Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей!..
…В тесной и тёмной комнате пили чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло горячим хлебом. Евсею хотелось
спать, и он всё поглядывал в угол, где за грязным пологом стояла широкая кровать со множеством подушек. Летало много больших, чёрных мух, они стукались в лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую
кожу. Евсей стеснялся отгонять их.
Заяц-хвастун подпрыгнул кверху, точно мячик, и со страху
упал прямо на широкий волчий лоб, кубарем прокатился по волчьей спине, перевернулся еще раз в воздухе и потом задал такого стрекача, что, кажется, готов был выскочить из собственной
кожи.
По милости божией, она была совершенно здорова; штук тридцать бекасинных дробинок исцарапали ей руку, плечо и лицо, но, по счастью, ни одна не
попала в глаза и даже не вошла под
кожу.
Бывали примеры, что если волки ходят на приваду стаей и один из них
попадет в капкан, то все другие бросаются на него, разрывают в куски и даже съедают, так что на большом утолоченном и окровавленном пространстве снега останется только лапа в капкане да клочки
кожи и шерсти; это особенно случается около святок, когда наступает известное время течки.
Ноги и тело у него были безупречные, совершенных форм, поэтому он всегда
спал стоя, чуть покачиваясь вперед и назад. Иногда он вздрагивал, и тогда крепкий сон сменялся у него на несколько секунд чуткой дремотой, но недолгие минуты сна были так глубоки, что в течение их отдыхали и освежались все мускулы, нервы и
кожа.
Его не пустили в сад; доктор, видя, что вес его уменьшается, а он все не
спит и все ходит и ходит, приказал впрыснуть ему под
кожу большую дозу морфия.
Не обращая внимания на то, что с него сходил в тот день по крайней мере уже девятый пот, что его немилосердно жгло и
палило солнце в бока, в затылок, он быстро шагал по распаленному почти тротуару около постоялых дворов, из которых в растворенные ворота его сильно обдавало запахом дегтя,
кожи и навоза.
Татьяна выпустила тело брата из рук, оно шмякнулось о постель, голова
упала на подушку боком, на глаз усопшего наползла со щеки
кожа. Николаю показалось, что отец подмигивает ему, словно говоря...
Те червяки, которые попадались мне в периоде близкого превращения в куколок, почти никогда у меня не умирали; принадлежавшие к породам бабочек денных, всегда имевшие гладкую
кожу, приклепляли свой зад выпускаемою изо рта клейкой материей к стене или крышке ящика и казались умершими, что сначала меня очень огорчало; но по большей части в продолжение суток
спадала с них сухая, съежившаяся кожица гусеницы, и висела уже хризалида с рожками, с очертанием будущих крылушек и с шипообразною грудкою и брюшком; многие из них были золотистого цвета.
Кузьма
спал, раскинувшись, тяжелым и беспокойным сном; он метался головой из стороны в сторону и иногда глухо стонал. Его грудь была раскрыта, и я увидел на ней, на вершок ниже раны, покрытой повязкой, два новых черных пятнышка. Это гангрена проникла дальше под
кожу, распространилась под ней и вышла в двух местах наружу. Хоть я и до этого мало надеялся на выздоровление Кузьмы, но эти новые решительные признаки смерти заставили меня побледнеть.
Но Вера Львовна не могла
спать. Ей стало душно в тесной каюте, и прикосновение бархатной обивки дивана раздражало
кожу ее рук и шеи. Она встала, чтобы опять выйти на палубу.
В чеканной серебряной амфоре белела благоуханная жидкость: Елена соединила в амфоре ароматы и молоко. Елена медленно подняла чашу и наклонила ее над своей высокой грудью. Белые, пахучие капли тихо
падали на алую, вздрагивающую от их прикосновения,
кожу. Запахло сладостно ландышами и яблоками. Благоухания обняли Елену легким и нежным облаком…
Если удар придется по крылу, то так его повреждает, что птица не может уже лететь, если же удар сложенных когтей угодит вдоль утки, то разрежет ей всю спину от репицы до шеи и заворотит
кожу на сторону: пух и перья полетят по воздуху, и ошеломленная утка, перевертываясь как кубарь в воздухе,
падает на землю; сокол взмоет вверх, увидит, где
упала его добыча, и прямо уже опускается на нее.
Помню, раз я ложился
спать, мне было пять или шесть лет. Няня Евпраксия — высокая, худая, в коричневом платье, с чаплыжкой на голове и с отвисшей
кожей под бородой, раздела меня и посадила в кровать.
Нет, Я сказал не так, а как-то другими словами, но это все равно. Теперь Я меняю
кожу. Мне больно, стыдно и страшно, потому что всякая ворона может увидеть и заклевать Меня. Какая польза в том, что в кармане у Меня револьвер? Только научившись
попадать в себя, сумеешь убить и ворону: вороны это знают и не боятся трагически отдутых карманов.
Стаскивая рукав, Катя почувствовала в руке боль. Стыдясь своих нагих рук и плеч, она взглянула на руку. Выше локтевого сгиба, в измазанной кровью
коже, чернела маленькая дырка, такая же была на противоположной стороне руки. Катя засмеялась, а сама побледнела, глаза стали бледно-серыми, и она, склонившись головою, в бесчувствии
упала на траву.
Воздух этих комнат, пропитанный запахом канцелярской пыли, сургуча и сапожной
кожи, хватал его за горло. Он много видал видов, но редко
попадал в такие места, как полицейские участки, съезжие дома, «кутузки». В настоящей тюрьме или остроге и совсем не бывал, даже в качестве посетителя.
Поехали. С мягкой вначале дороги долгуша
попала на бревенчатую мостовую улицы, шедшей круто в гору между рядами лавок с навесами и галерейками. Теркин вглядывался в них, и у него в груди точно слегка саднило. Самый запах лавок узнавал он — смесь рогож, дегтя, мучных лабазов и
кожи. Он был ему приятен.
Тут я его в первый раз видел живым и должен сказать, что внешность этого секретаря Гамбетты была самая неподходящая к посту, какой он занимал: какой-то завсегдатай студенческой таверны, с кривым носом и подозрительной краснотой
кожи и полуоблезлым черепом, в фланелевой рубашке и пиджаке настоящего"богемы". Не знаю уже, почему выбор"диктатора"
упал именно на этого экс-нигилиста Латинской страны. Оценить его выдающиеся умственные и административные способности у меня не было времени, да и особенной охоты.
Что-то зловещее горело широким и красным огнем, и в дыму копошились чудовищные уродцы-дети с головами взрослых убийц. Они прыгали легко и подвижно, как играющие козлята, и дышали тяжело, словно больные. Их рты походили на
пасти жаб или лягушек и раскрывались судорожно и широко; за прозрачною
кожей их голых тел угрюмо бежала красная кровь — и они убивали друг друга, играя. Они были страшнее всего, что я видел, потому что они были маленькие и могли проникнуть всюду.
Застынешь весь, обалдеешь и сам станешь жесточее мороза: одного за ухо дернешь, так что чуть ухо не оторвешь, другого по затылку хватишь, на покупателя злодеем этаким глядишь, зверем, и норовишь с него
кожу содрать, а домой ввечеру придешь, надо бы
спать ложиться, но ты не в духах и начинаешь свое семейство куском хлеба попрекать, шуметь и так разойдешься, что пяти городовых мало.
«Если я побегу, то он
нападет на меня сзади, — соображал Нилов, чувствуя, как на голове у него под волосами леденеет
кожа. — Боже мой, даже палки нет! Ну, буду стоять и… и задушу его!»
Васильеву почему-то вдруг стало невыносимо жаль и себя, и товарищей, и всех тех, которых он видел третьего дня, и этого доктора, он заплакал и
упал в кресло. Приятели вопросительно глядели на доктора. Тот с таким выражением, как будто отлично понимал и слезы, и отчаяние, как будто чувствовал себя специалистом по этой части, подошел к Васильеву и молча дал ему выпить каких-то капель, а потом, когда он успокоился, раздел его и стал исследовать чувствительность его
кожи, коленные рефлексы и проч.
Надо идти в Дамаск! Но тут вспомянул Ермий, что он наг, ибо рубище его, в котором он пришел тридцать лет тому назад, все истлело и
спало с его костей.
Кожа его изгорела и почернела, глаза одичали, волосы подлезли и выцвели, а когти отрасли, как у хищной птицы… Как в таком виде показаться в большом и роскошном городе?